Глава первая

1

Лента сна, соскочив с катушки проектора, вильнула хвостом перед заискрившим замыканием сознания (клюнул электронный петух будильника), оставив по внезапном пробуждении незамысловатый эпилог в виде открытого тамбура отбывающего, но не наоборот, поезда, силуэта в нем девушки, которая была Анной, хотя внешне на нее совсем не походила, и убегающей последней строчки титров: тень твоих глаз…

С усилием разомкнув веки, Перышев потер лоб, но не вспомнил. Его мучило, что в сознании никак не сцепляется образ того, что хоронилось за этими словами. Тень вообще он легко мог себе представить: когда он, сидя у себя в комнате за письменным столом, поворачивался к книжному шкафу, его голова, искривляясь в свете настольной лампы, часто встречала внезапной причудливостью ушей, носа и подбородка. Он понимал, что это всего-навсего тень, явление столь же зыблемое, сколь и шутовское, и такое понимание тени как бы низводило ее в разряд чего-то сопутствующего и второстепенного, зацикливаться на чем было как-то неловко. Но тень глаз… Похоже, это уже нельзя было именовать просто явлением, в этом сквозило что-то глубокое и непоказанное, некое душевное учреждение, основанное на сильном чувстве и дающее о себе знать лишь посредством едва уловимых глазных токов. Впрочем, глазные токи – чушь нестерпимая, бессильная попытка переплюнуть собственное воображение в умении рисовать кляксами.

Он снова потер – на этот раз спину носа, чтобы не чихнуть, потому что солнечные пауки пролезли сквозь щель штор и быстро вскарабкались ему на лицо. Вот мерзость! Он терпеть не мог пауков. Это повелось еще с детства, когда один из старшеклассников подсунул ему завернутую в бумажку большую пластмассовую пуговицу на резинке. Шутник предварительно заверил его, что засушил какого-то очень редкого паука, а он, видимо, был слишком впечатлительным ребенком, поскольку невинная трескотня пуговицы имела своим следствием череду ночных кошмаров и болезненную, на всю жизнь, неприязнь к этим тонконогим тварям.

Он повернул голову и спрятался от пауков. Тут же прежняя беспокойная задумчивость вернулась в него. Тени для глаз – это было ему знакомо, да и как не быть, когда все женщины, с которыми ему приходилось иметь дело, были озабочены этим. Даже Анна, по характеру своей профессии в совершенстве освоившая искусство косметической маскировки, как-то спросила его, к лицу ли ей цвет новой помады. Он ответил, что ему все равно, и она отнесла это на свой счет. В ее глазах что-то двинулось (это походило на отдаленный всплеск молнии или взрыва, но тени он не приметил), она досадливо поджала губы и ногтем продавила глубокую борозду в мягкой коже дивана, на котором лежала обнаженная и бесстыдно фотогеничная.

Перышев мысленно отмахнулся от тени (мало ли что придет в голову всякой девушке сказать при прощании), выбрался из-под одеяла, сунул ноги в тапки и вышел на балкон.

С высоты девятого этажа кресты расположенной неподалеку церкви казались рычагами управления какого-то механизма, и привычная утренняя сигарета во рту приобрела в связи с этим тягучий кислый привкус, осевший со слюной под языком и вызвавший по непонятной ассоциации воспоминание о заполненных ярко-зеленым мхом трещинах в асфальте, обнаруженных им неделю назад возле супермаркета, в котором он собирался, но так и не купил себе еще одну подушку. Он перепробовал несколько штук, брал в руки, вертел, мял, пытаясь представить, каково будет голове, но ни на одной не мог остановиться и позвонил Анне, чтобы спросить ее мнения. Она была как будто рассержена его звонком, сказала, что ей без разницы, да и вообще все это такая ерунда!.. После восклицательного знака связь оборвалась, как обрывается леска, удерживающая на ветру воздушного змея, и попытки вернуть ее ни к чему не привели: вызываемый абонент был отключен или находился вне зоны доступа… Выйдя на улицу, он полчаса слонялся около супермаркета, прислушиваясь к карману с телефоном, а потом заметил тот самый мох, наклонился и потрогал пальцем зеленое бархатное тельце. Он все еще пребывал под впечатлением от телефонного разговора и удивился совпадению состояний, сообщенных ему воздействием столь несхожих по своей физической природе явлений: голос, который прежде никогда не звучал так резко, и нежнейших мох, непонятно каким образом заполнивший грубые расщелины тротуара, произвели с его чувствами сложную химическую реакцию, при которой недоумение и досада, бурно соединившись атомами, мгновенно улетучились, оставив после себя тягостный осадок уже скорее не психофизического, а рассудочного свойства. Мысль о том, что недоумение и досада последовательно испытаны им, возникла в голове почти одновременно с этими чувствами и тут же сама была с раздражением осознана как гнусное нетерпение рассудка, сооружающего бесконечный ряд отражающихся друг в друге зеркал.

Перышев сплюнул кислину в служившую ему пепельницей банку из-под консервов, замял в ней сигарету и механически посмотрел вниз, на стоявшую напротив пятиэтажку, рябая лысина которой была утыкана телевизионными антеннами – крестами уже иной религии. На одном из балконов открылась дверь и показалась девушка в вязаной серой кофте до колен, с большой коричневой кружкой, от которой поднималось густое облако. Она села на стул и поднесла облако ко рту. Ноги у нее были голые, а светло-русые волосы забраны на затылке в конский хвост. Отхлебнув, она поставила кружку на перила, скользнула взглядом по его дому (показалось даже, что и по балкону тоже) и замерла. Расстояние до нее было довольно большим, и все же ему почудился запах имбиря. «Но ведь это не из кружки», – подумал он и закрыл глаза, представляя, как стоит в очереди у какого-нибудь прилавка, а перед ним, совсем близко, эта девушка и этот ее конский хвост, которого он при желании может коснуться кончиком носа. Она моет голову шампунем, содержащим имбирь, или натирает кожу имбирным маслом, поэтому находиться рядом с ней доставляет невыразимое удовольствие. Очередь, похоже, не продвигается, продавщица куда-то исчезла. Ему это на руку, но девушка некстати ощущает его присутствие, поворачивает к нему свое лицо, мягко говорит «нет», и он теряет ее из виду (словно кто-то смазывает рукой свежую гуашь) и снова слышит «нет», но уже другое, резкое и решительное, и он уверен, что оба раза это один и тот же голос.

Рядом с девушкой на балконе возник высокий мужчина в костюме и галстуке, вырвал у нее кружку и бросил с балкона; расставаясь с содержимым, кружка полетела вниз и беззвучно упала на землю. Схватив за руку, он пытался увлечь ее в комнату, а она, вцепившись другой рукой в перила, отчаянно сопротивлялась. Безмолвная борьба продолжалась всего несколько секунд, но их хватило Перышеву, чтобы вспомнить, что он видел по телевизору, на канале Animal Planet, как крокодил, внезапно появляясь из воды, хватает челюстями животное, ломает и тащит за собой, и жертва погружается в бурлящую Лету… Рука отцепилась от перил и, совершив бесполезную попытку вернуться назад, взмахнулась по характерной дуге прощания-приветствия. Мужчина дернул девушку к себе (как удивительно гибко ее тело!), и оба исчезли в глубине квартиры, в горячке оставив дверь открытой и впуская за собой холодный воздух.

Кружка ничуть не повредилась: то ли она была изготовлена из особо прочной глины, то ли имел место тот ничтожно малый процент вероятности, при котором падающие с высоты пятнадцати метров кружки не бьются. Перышев держал ее в руках и читал сделанную на ней гравировку, которую не мог разглядеть с балкона. Тоскую по рукам твоим, малышка Эльза, – было выведено в серебристую струнку. Внутри остались следы от кофе, по которым можно было судить о случившемся с кружкой, но не о судьбе того, кто несколько минут назад пил из нее. Дверь в подъезд оказалась закрытой, и Перышев решил дождаться, пока кто-нибудь не выйдет и не откроет ему. Отыскав глазами свой балкон, он представил самого себя, все еще стоящего там и наблюдающего.

Из его дома вышел нелепый человек, заметно сутулый, еще довольно молодой и энергичный, если судить по тому, как решительно он двинулся через двор и по пути ловко увернулся от грузовой «ГАЗели». Водитель резко затормозил, высунулся в открытую дверцу и заорал: «Куда прешь, скотина?!» – после чего сердито фыркнул выхлопными газами и умчался. Нелепый человек невозмутимо извлек из кармана распахнутой куртки мятый носовой платок, тщательно протер им подобранную кружку, сунул ее в карман, подошел к подъездной двери, убедился, что она закрыта, и остался там стоять.

Для него, как и для многих других, ожидание было утомительным занятием, бестолково крадущим время и заставляющим искать способы укоротить его; однако он, в отличие от остальных, томился вдвойне, поскольку мыслями его овладевала, наряду с возможностью еще только допустимого, также и возможность уже наличного, и предстоящая встреча с девушкой, голова которой имела конский хвост, была для него столь же непостижимым событием, как и тот факт, что еще пятнадцать минут назад он даже не подозревал о ее существовании, а теперь вот держал в руках кружку, из которой она пила кофе, – и чтобы это стало реальным, ему пришлось рисковать жизнью под колесами машины и покорно принять на свой счет отождествление со скотиной. Но почему все так? Как случилось, что он стоит сейчас здесь, рассчитывая увидеть ее и убедиться, что от нее исходит запах имбиря и что этот запах не был самопроизвольным выхлопом функционирующего рассудка? Тот, в костюме, вряд ли станет слушать его, а если и станет, то в лучшем случае примет за ненормального. Он и сам склонялся к тому, что он ненормален, особенно когда глядел на себя как на чужого самому себе человека. При этом он с сожалением сознавал, что не страдает просто раздвоением личности, – скорее, это был случай растроения или даже расчетверения; любой из тех, кто находился в нем, мог одновременно быть им самим и другим, и всегда была опасность встречи между ними и, следовательно, вероятность постороннего, отчуждающего взгляда, который исключал продолжительность какого-то одного ощущения. За всем этим, как он догадывался, стоял еще некто, некий совершенно бесстрастный субъект, который держал все его мысли и чувства на поводке, словно заводчик – своих собак, которым хочется убежать как можно дальше и разнюхать как можно больше, но круг доступных впечатлений ограничен короткой привязью, которая нестерпимо давит на горло и душит любые попытки избавиться от нее.

Из подъезда вышел мужчина с балкона – в дорогом кожаном пальто. Лицо его было скуластым и угрюмым, он косо взглянул на стоявшего, но ничего не сказал и направился в сторону припаркованных неподалеку автомобилей. Перышев попытался угадать, но ошибся: звук разблокировки раздался не у черного джипа, а у темно-синего «Фольксвагена». Не желая, чтобы мужчина обернулся и снова увидел его, он поспешил скрыться в подъезде. Поднявшись на последний этаж, он в сомнении остановился: что если девушка просто возьмет у него кружку и не захочет разговаривать? Это вполне может быть, ведь она, скорее всего, сейчас не в настроении и не расположена к беседе с незнакомым типом, у которого изрядно потрепанная куртка, старые джинсы и местами облезлые ботинки. Но другого повода прийти к ней может не представиться, и он, собравшись с духом, надавил на кнопку звонка.

Он не слышал изнутри никаких звуков и вздрогнул, когда дверь открылась. Это была она, в той же вязаной кофте до колен и с тем же конским хвостом на затылке. Зеленые глаза ее были сухие, но измученные, – сцена, которую он наблюдал, не прошла для нее даром. Он опустил глаза, ища ее рук, но тут же снова поднял их, поскольку она заговорила.

«Что вам нужно?»

«Эльза?»

Он произнес это имя случайно, от растерянности, и впоследствии долго не переставал удивляться тому, как все неожиданно повернулось, будто он сообщил ей пароль, сразу сделавший его своим, посвященным в то, что она всеми правдами и неправдами пыталась скрывать от другого.

«Вы… от него?» – испуганно спросила она.

«Я ни от кого, я сам по себе. Это вам», – сказал он, доставая из кармана кружку.

Она с удивлением взяла ее и стала рассматривать, словно видела впервые. Он заметил, как она шевелит губами, читая надпись.

«Еще одна? Как странно… Первую я разбила».

«Она упала с балкона, когда вы ссорились».

Она смутилась.

«Но кружка… Разве она не должна была разбиться?»

«Не знаю».

Он был раздосадован, оттого что не чувствовал запаха, ради которого пришел к ней. Она была здесь ни при чем, он понимал это; и все же он рассердился на нее, как если бы она в самом деле обещала ему дать то, чего у нее не было.

«Всего вам доброго, – сухо произнес он. – И не будьте столь легкомысленны».

«Что?.. Почему вы думаете, что я легкомысленна?»

«Вы оставили балкон открытым, а на улице довольно холодно».

Она поежилась, словно почувствовала, что квартира за ее спиной и впрямь вся застужена, и побежала закрывать балконную дверь. Он хотел уйти сразу, не дожидаясь ее возвращения, но заметил на полке в прихожей тюбик с косметическим средством, взял его в руки, открутил колпачок и понюхал. Запах был ему незнаком, и он уже повернулся к выходу, как услышал, что звонит мобильный телефон. Девушка холодно ответила «да», потом долго молчала, потом снова сказала «да» и, смягчившись, добавила: «Хорошо, я поеду». После этого она сразу вернулась.

«Теперь и правда уходите, скорее, ну же! Нехорошо, что я прогоняю вас, но он сейчас будет здесь! То есть, конечно, не он, а другой…» – Она запнулась.

«Который в костюме?»

Она кивнула и умоляюще сцепила руки, и он обратил внимание на ее длинные, бордовыми лепестками, ногти. Он тоже кивнул и, на ходу застегивая куртку, стал спускаться.

«Подождите!»

Обернувшись, он увидел, что она почти бежит к нему.

«Вот, здесь адрес… пожалуйста, навестите его, скажите, что я простила, а уж как Бог простит, никому не известно. – Она сунула ему в ладонь клочок бумаги. – Если вам не трудно…»

Он непроизвольно сжал ее пальцы, которые были мягкие и теплые, и на мгновение ему снова вспомнился мох в асфальте.

«Вас действительно зовут Эльзой?» – Ему вдруг захотелось, чтобы это не было правдой.

«Только он называет меня так. Меня зовут Лизой».

«Ясно». – Он отпустил ее руку и сунул бумажку в карман.

 

Чтобы прочитать роман целиком, откройте его по ссылке — Паук