Станислав Севастьянов

В половине седьмого раздался бесцеремонный телефонный звонок. «Какого черта? В такую рань!» – думаю я, раздраженно выпутываясь из одеяла.

– Сергей Григорьевич, вы уже не спите?

Голос женский (скорее всего – молоденькая) и как будто незнакомый. Какая-то неуверенность в нем, возможно, от осознания неурочности часа; но мало ли, всякое случается; вполне может статься, у человека неприятности, и я один в состоянии помочь. Как-то сразу проникаюсь расположением.

– Нет, не сплю.

– Точно не спите?

– Точно.

– Точно-точно? Я вас не разбудила?

Тьфу ты! Вот пристала! Но спокойно: стремлюсь проявить сострадание и такт.

– Да нет же, я вам говорю. Я давно на ногах. На дворе июль месяц. Старики в деревне вообще в пять утра поднимаются – жалко времени…

Понесло! При чем здесь деревня? У человека несчастье, а я… Жестокосердный осел! Обрываю себя на полуслове и стараюсь с участием напрячь слух.

– Вы меня узнали?

– Да, да, конечно!

– Правда? – Голос звучит заметно жизнерадостнее, хотя и не без прежней неуверенности. – Кто же я?

Вот муха! И к чему эта напыщенная игривость? Я немного мешкаю: если и правда что-то стряслось, то все эти маневры с узнаванием и прочим – совершенная чушь: нужно немедленно предпринимать практические шаги, в крайнем случае – дать ценный совет, поделиться опытом… Нет, я, разумеется, не знаю этого голоса, впервые слышу и вообще начинаю уже сомневаться, верно ли на том конце набрали номер. А ведь ко мне, кажется, обратились по имени-отчеству? Точно, так и есть! Вот болван!! Ведь ясно же сказали:Сергей Григорьевич. А я-то разве Григорьевич? Вовсе нет, и если бы требовался я, сказали бы Георгиевич, ведь это как дважды два!

У-ф-фф! Я с облегчением вздыхаю и тоже игриво так говорю:

– Как это кто? Вы – сладкая греза моих дум, предмет моей нетерпеливой страсти и вообще – Дева радужных ворот, София…

Мне нестерпимо смешно, я едва сдерживаю дрожь в зубах, чтобы не расхохотаться и не выдать сразу своего истинного лица: хочется немного поиграть в Сергея Григорьевича, каким бы благодетелем или паскудником он ни был. Ну да ладно, со смехом кое-как справляюсь и замираю в предвкушении реакции девы.

– Я не ожидала, – лепечет она дрогнувшим голосом. – Я давно не была у вас, так вышло… Вы помните… Да, это я, Соня Шлякова.

Соня? Вот дьявол! Надо ж было так попасть! Дело принимало забавный оборот.

– Да, милая Сонечка, я помню вас, как иначе? – Говорю, а сам мысленно тычу в себя пальцем и корчусь в припадке гомерического хохота. – Что же вы пропали, а? Мне по ночам уже снятся ваши ушки. И носик. Вы, должен сказать, редкая шалунья!

Бедняга Сергей Григорьевич! По моей внезапной прихоти он обретал окрас этакого легкомысленного субъекта. Ну и поделом ему! Если девицы имеют право нагло звонить ему в столь неподходящий час, значит, он сам потворствует этому. Между прочим, еще неизвестно, так ли уж я врежу его репутации, – вполне допускаю, что в моем исполнении его облик отчасти даже обеляется, обретая черты не заурядного сластолюбца, который готов волочиться за каждой юбкой, вытащившей его поутру из теплой постели, но в некотором роде благородного донжуана, идущего на помощь всякой нуждающейся сеньоре.

– Я не ожидала… А-ах…

Голос девы дрожит еще больше. Понятное дело: вряд ли можешь заранее быть готовой к тому, чтобы спозаранок выслушивать столь лестные вещи. Я отчаянно подливаю масла в огонь:

– Ну что вы! Пустяки! Я на многое пойду, чтобы снова увидеть вас. Вы слышите, милая Сонечка?

И снова: а-ах… а-ах… Я напираю:

– Будемте откровенны! Чего вы ждете от нашей встречи, а? Говорите смелее, не стесняйтесь!

Она молчит и громко дышит в трубку; наконец выдавливает из себя:

– Если только… Немного благосклонности с вашей стороны…

– Благосклонность! – радостно вскрикиваю я. – О, да, сколько угодно!

– Мне много не надо, – тихо произносит она.

– Не скромничайте, прошу вас!

Еще самую малость, и я совсем вылезу из кожи. Но отчего-то мне становится неловко перед Сергеем Григорьевичем. Может, он беспросветный пуританин, а я на него навешиваю черт-те что. Но идти на попятную поздно… Тут я спохватываюсь, что мне пора уже собираться на работу, и решаю ускорить развязку:

– Вы понимаете меня, милочка? Я хочу как можно скорее увидеть вас.

– Я и так собиралась этим утром… Честное слово…

– И прекрасно! Так я вас жду?

– Спасибо вам… А-ах… – Громко вздыхает и уже более твердым голосом: – А что мне вам… В качестве благодарности?

– О, пустяки! Не стоит беспокоиться!

Я вдруг начинаю завидовать этому везунчику: ни за что ни про что заполучить столь преданную и кроткую душу! И ведь мне за это – никакой от него признательности. Воистину: «не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас»…

– Нет, ну все-таки? – напирает дева, и в ее голосе я отчетливо улавливаю нотки облегчения и торжества.

– Ну хорошо: какой-нибудь вашей вещички будет вполне достаточно, – говорю я.

– Вещички? – Она удивлена и, похоже, немного сбита с толку.

– Да, да: ее самой, из вашего личного гардеробчика.

Чертов фетишист и извращенец, этот Григорьевич! Надо же так загнуть! Бедная дева молчит и громко, недоумевая, дышит.

– Что-нибудь о-очень личное, понятно?

– Да…

Ну молодец, девочка! А Сергей Григорьевич – просто бесстыдный счастливый сукин сын, что тут скажешь?

– Тогда жду! – Говорю и вешаю трубку.

Повеселился – и будет! Через час экзамен по теории перевода. Нужно успеть настроиться, ведь студентам я не позволяю расслабиться: на мне самом – маска образцовости, строгости и справедливости, так что и все будьте добры соответствовать этому маскараду. Предмет серьезный, требующий незаурядного усердия и дисциплинированности.

Прихожу в университет; возле аудитории – изрядная толпа; спиной чувствую, как переживают; улавливаю краем уха фразу: адаптивное транскодирование – это вид языкового посредничества, при котором происходит не только… Нахожу взглядом того, кто ее шепчет: так и есть – Круглов. Усердный, сообразительный – из такого выйдет толк. Его можно и не спрашивать – и так все знает. Захожу в аудиторию, достаю из портфеля билеты, раскладываю на столе: милости просим, господа студенты!

Целый час сижу читаю «Энигму» Фаулза, которую предусмотрительно захватил с собой. Концовка, честно сказать, разочаровывает: соскальзывание в вульгарную сексуальную связь, а ведь я уже почти купился на то, что описываемые события представляют собой вовсе не то, что о них думаешь…

Наконец потянулись отвечать. Так, Круглову – «отлично» без всяких разговоров. Молодец! Теперь практикуйте, практикуйте. Желаю вам удачи.

Дальше. Что у нас? Переводческие трансформации? Ну-ка, ну-ка… Да что вы говорите!.. Ладно, так и быть: «удовлетворительно», давайте зачетку.

А вы с чем пожаловали? Психолингвистическая классификация переводов. Так… забавно…  Хорошо, хорошо, «хорошо». Следующий!

– Функциональное отождествление оригинала и перевода заключается в том, что перевод как бы приписывается автору оригинала, публикуется под его именем, обсуждается, цитируется так, как будто он и есть оригинал, только на другом языке…

Что-то мне становится скучновато. В общем, все закономерно: как учил, так и отвечают. Ладно, чего там! Снисхождение иногда тоже допустимо. «Удовлетворительно» – можете идти.

…У-ф-фф! Три часа – как в каком-то угаре. Остался один человек. Вернее, одна…

– Чего вы сидите? Давайте быстрее, ну же!

Как-то неуверенно встает, смотрит исподлобья, словно опасаясь подвоха.

– Да вы что, в самом-то деле! Или не готовы?

Подходит, садится передо мной; вижу едва ли не впервые: наверное, была только на первой лекции, а дальше, как водится, сплошные прогулы. Что ж: весь семестр пела, теперь попляши…

– Так что у вас?

Упорно молчит и продолжает смотреть исподлобья. Смазливенькая. Уши – небольшие, беззащитно открыты туго зачесанными назад волосами.

– Дайте сюда ваш билет, – говорю я, начиная нервничать.

Беру протянутый листок, читаю вслух: Значение макроконтекста при переводе. 

– Отличный вопрос, – говорю. – Достаточно легкий. Будете отвечать?

Она неожиданно достает откуда-то из под стола газетный сверток и кладет передо мной.

– Что вы себе позволяете?

Я возмущенно повышаю голос и готов грубо выставить ее за дверь. Истории о преподавателях-мздоимцах выводят меня из себя: я на дух не выношу всех этих паскудных дел. Но эта дурочка, похоже, пока еще ничего не осознает; более того, она, кажется, начинает мне улыбаться.

– Что это такое?! – грозно повторяю и киваю на сверток.

– Сергей Григорьевич, это то, что вы просили, – спокойненько так отвечает она.

Тут я, признаться, вхожу в ступор: почему Сергей Григорьевич? зачем Сергей Григорьевич? – И в моей голове медленно, но неотвратимо наступает просветление, вернее, – светопреставление в виде осознания ужаса неминуемого позора и неизбежной кары. Что, что предпринять?! Как спастись? Бежать? Лишиться чувств? Тихо беру себя в руки, стараюсь не обращать внимания на холод в спине и придать одеревенелому лицу бесстрастное выражение. Разворачиваю сверток: женский чулок. Хоть возьми и удавись им сию минуту, но… продолжаю контролировать ситуацию. Главное – быть последовательным. Спрашиваю:

– Где ваша зачетка?

Опять откуда-то из-под стола – протягивает: вот!

Листаю, читаю: Шлякова Софья Александровна. Нахожу нужную страницу, вписываю «отлично» и хладнокровно возвращаю.

– Вы довольны? – спрашиваю.

– А-ах, – вздыхает она и не мигая смотрит на меня беспредельно признательным взглядом.

Я как будто начинаю приходить в себя. Ага, вот и первая трезвая мысль: к черту этого похабника Сергея Григорьевича! Мне нисколько не жаль его. Сидит теперь, поди, один в своей норе, дует на горячий чай, чтобы не обжечь своих пухлых сладострастных губешек. Ну и поделом ему, губошлепу! Кто ж ему виноват, что эта преданная и кроткая душа («а-ах»!) пропускала не его лекции.