Сначала я беззубо, но остро поставлю вопрос о необходимости считаться с моим появлением из небытия, постепенно вытянусь, наберу вес (окончание детсада, поступление в первый класс), а потом на день рождения мне подарят ружье. Железное, с яблочно-зеленым ребристым прикладом, двуствольное, помповое (вручат без помпы), с пластмассовыми пулями-пробками на леске. Длина лески сантиметров сорок и можно запросто прибить комара на стене (ни одного не прибью – не сезон), а на крайний случай оглушить муху (улетит, не дав знать, оглохла или всего лишь струсила). Это хорошо, что пули на леске, потому как не сгинут в форточке и значит вечные. Вот бы и во всех ружьях так, а то у отца отговорка, что заряженные патроны кончились. Но я окажусь прилипчивым, как репейник, поэтому он достанет из запретного портфеля коробки с сокровищами (гильзы-капсюли – хорошо в капсюль хлебный мякиш и на вилку! – порох-пыжи-дробь), и всю жизнь перед моими глазами будет возникать картина, как он, трогательно прикусив язык, ворожит над смертельной снастью…
А наутро, в кромешную, прохладную рань, когда мои одноклассники еще будут пребывать в теплой безопасности своих постелей, я выйду из дома и отправлюсь на охоту. Если б я мог, я бы сказал словами поэта: «Я из дому вышел, когда все спали, мой спутник скрывался у рва в кустах, наверно, наутро меня искали, но было поздно, мы шли в полях». Но ничего такого я не скажу, а отец ни в каких кустах скрываться не будет, а будет идти рядом, с набитым патронташем на поясе и ружьем за спиной, могучий и надежный, как двадцать одеял в ужасную грозовую ночь. «На кого мы идем охотиться?» – спрошу я и получу самый таинственный ответ моих лет: «На дичь». Эта дичь, распаляя воображение, будет мерещиться мне повсюду (ружье на взводе, пробки в стволах), но всякий раз обнаружится самозванец в лице то столбика от повалившегося забора, то какой-нибудь земляной глыбы, причудливо обросшей травой, то бездомной собаки, в приближении оказывающейся безобидным и пугливым существом. В конце концов, мы набредем на полуиссохший водоем и сделаем привал на стоянке многочисленных предшественников. Черные метки костров, обожженные камни, любопытные зевы рыжеватых консервных банок, неугомонный стрекот серых-зеленых-бурых кузнечиков. Наш путь отнимет немало сил, и в моем рюкзаке очень кстати найдется, чем подкрепиться, а затем…
Подобрав с земли дюжину банок, я побегу на противоположный берег, построю пирамидку (какой же лютый холод обнимет меня в эту минуту со спины!) и, преследуемый отрядом ужасающей дичи, с ликованием примчусь назад, к нашим. Отец надломит ружье, скормит ему парочку патронов, прицелится и почти залпом сокрушит творение моих рук, плод растравленной фантазии. И я снова понесусь на тот берег, навстречу неодолимому страху, подбадривая себя яростными прыжками и невнятным боевым кличем («Кричит наш дух, изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства!»), и уже мое собственное ружье сокрушит потустороннее смертоносным, экстатическим аккордом. И снова, снова восстанет немыслимая дичь, чтобы погибнуть под шквалом моей отчаянной храбрости.
Такой будет моя первая настоящая охота. Как выяснится позже – охота на общее дитя рассудка и воображения, экзотическую тварь, которая однажды начнет напоминать мне самого себя. И чем старше, искушеннее я буду становиться, тем прочнее будут возводимые мною пирамиды, а мой противник – ухищреннее и страшнее.
