В солнечный летний день по низенькой улочке деревни Б. шла статная, высокая женщина Ольга Родионовна Барновская, родившаяся в этой самой деревне более сорока лет назад, давно уехавшая отсюда, а теперь гостившая здесь у своей тетки. Ольга Родионовна не была в родном месте больше двадцати лет, и ей было приятно вдохнуть грудью чудный воздух ее молодости, приласкать добрым взглядом старые знакомые домики и встречных прохожих, по лицам которых она пыталась разобрать: узнали? помнят ли еще ее?

«Ах, как все мило и хорошо! – думала она, готовая расплакаться от собравшихся в ее душе чувств. – Вот камень на углу… так и лежит столько лет. А ведь я сидела на нем девочкой».

И Ольгу Родионовну охватило воспоминание, щеки ее залились рябиновым цветом, а грудь наполнилась томительной прохладой. Она украдкой взглянула на шедшую с ней ее приятельницу Клюеву, которая равнодушно смотрела куда-то вперед, и, вспомнив, что та не очень хотела ехать с ней, спросила:

– Светлана, ты что, не рада, что согласилась ехать? Могла и не ехать, я не настаивала.

– Что ты, Оленька. Я очень рада, – затараторила Клюева, заулыбавшись всем своим маленьким лицом и устремившись к подруге блестящими глазками. – Просто жарко как-то, морит! – прибавила она, оправдываясь.

– Да, в самом деле, душно, – согласилась Ольга Родионовна и взяла приятельницу под локоток. – Знаешь ли ты, к кому мы идем? – спросила она тоном, который указывал на то, что цель их визита была, несомненно, очень важной. – Ах, сколько воды утекло! Мы были подругами, мы были как сестры, нет – лучше, больше, чем сестры. Столько лет, подумать только! Она, наверное, очень изменилась теперь, узнаю ли?

Ольга Родионовна замолчала, с удовольствием представив себе встречу с подругой ее детства Люсей Тюриной. Она вообразила, как смешно вытянется от неожиданной радости лицо Люси, как поразит ее известие о том, кем она, Ольга Барновская, стала. Нарисованная воображением картина доставила ей приятное ощущение под лопатками.

– Ты любишь ее, Оленька? – спросила вдруг Клюева, и глазки ее влажно заблестели.

– Теперь уже не знаю, а тогда очень любила, – задумчиво, еще не отпущенная воображением, ответила Ольга Родионовна и спохватилась: – О чем ты? Брось! Глупости! Ведь мы были детьми.

И она замолчала и прибавила шагу, давая понять, что не желает говорить о глупостях.

Скоро они подошли к дому с косыми воротами и низенькой лавочкой возле палисадника, в котором стояли подстриженные кусты акации. «Все как двадцать лет назад, – с умилением подумала Ольга Родионовна, – даже почтовый ящик тот же. И газетка есть».

Достав газету, она нажала на ручку щеколды и, кивком головы показав Клюевой, чтобы та ждала ее на улице, вошла во двор. Не успела она сделать и шагу, как ей навстречу откуда-то из-под каменной стены выбежала маленькая пятнистая собачонка, которая громко, визгливо и зло залаяла на нее и бросилась ей в ноги, не кусая, но изо всех сил стараясь ее испугать и остановить.

– Ты что, дурная, я же своя, я росла здесь, – проговорила, в самом деле немного испугавшись, Ольга Родионовна и постаралась спрятать появившееся было на ее лице выражение разочарования и досады. – Как тебя зовут, а? Белка? А ведь когда-то здесь жила Белка, она любила лизать мне руку. Ну, что ты лаешь на меня? Брось, брось!

И она махнула рукой собаке, чтобы та перестала поднимать шум и пустила ее, но лай собаки стал еще визгливей, а движения еще более угрожающими. Неизвестно, как бы долго это продолжалось и чем кончилось, если бы с задней стороны дома, из-за угла, не послышался голос:

– Шарик, Шарик! Фу!

И Шарик, тотчас прекратив лаять и завиляв хвостом, радостными прыжками устремился на голос. Ольга Родионовна пошла быстро следом и, повернув, увидела на крыльце женщину средних лет, в фартуке, с испачканными в муке, вперед выставленными руками. В женщине она узнала старшую сестру Люси, Татьяну, которую в детстве не любила, поскольку та, пользуясь преимуществом возраста, часто смеялась над нею. Ольга Родионовна придала лицу приветливые черты и сказала:

– Здравствуйте! Вы узнаёте меня?

– Здрасьте… нет, не узнаю, – ответила женщина и пристально посмотрела на гостью. Внезапно лицо ее просветлело: – Барновская! Ольга! Ты? Проходи сюда… Ты извини, у меня стряпня, ничего? Сейчас торговать. Да ты садись на стул, садись, не стой пнем!

– Да ничего, ничего, не беспокойтесь. Я, собственно, к Люсе. Дома она?

– Дома? Да, только дом ее теперь далеко, на севере. Десять лет уже, как уехала.

– Как же? А я и не знала, – произнесла растерянная и заметно огорченная Ольга Родионовна. – Что ж… А папа ваш, Иван Тимофеевич, как он?

– Здоров, слава Богу! Отдыхает на кровати.

И Татьяна принялась переворачивать стряпню на сковороде, а перевернув, стала раскатывать тесто. Раскрасневшееся от жара плиты лицо ее улыбнулось чему-то, возможно, какому-то внезапному воспоминанию.

Ольга Родионовна переступила с ноги на ногу и нерешительным тоном, словно извиняясь, но вместе с тем как бы между прочим, сказала:

Вы расскажите Люсе обо мне, когда будет возможным. У меня, если она спросит, жизнь удачно складывается. Замуж я, правда, второй раз не пошла, но мне и не нужно это, мне Барновского хватило. Такой негодяй оказался… Да вы же помните его? А сын мой Саша в техникуме пока учится, но я его в университет хочу, непременно в университет! Как вы думаете? Что?.. Да, кстати! Я сама второй год уже, то есть год и четыре месяца, прокурором в Н-ске работаю. Трудно, спросите? Трудно! Но справляюсь, и отзывы самые хорошие. А вы, я вижу, по базару ходите? Как же так?

– Что? – переспросила Татьяна, выкладывая стряпню в кастрюлю. Она подлила масла на сковороду и повернулась к Барновской. – О чем ты, Ольга? Ах, да, прокурор, значит? Молодец. Ты и раньше, я помню, была упорная, добивалась, чего хотела. Никто из девчонок не мог плести себе таких кос, какие ты плела. Помнишь про косы?

Ольга Родионовна вспыхнула, но не ответила, не зная, как ответить, но надеясь, что хозяйка не имеет в виду ничего дурного.

– Как ты их называла? Ниагарский водопад? Надо же так придумать!

И Татьяна громко засмеялась беззлобным и даже вполне доброжелательным смехом, который, однако, очень покоробил Ольгу Родионовну, почти что вывернул наизнанку всю ее душу, и она, нервно подергивая нижней губой, волнуясь и теряя обладание собой, сказала:

– Над чем тут смеяться? Я, право, не вижу причины! Вы бы лучше посмотрели, как вы тут живете. Все как стояло двадцать лет назад, так и осталось на месте. А смеяться надо мной нечего теперь! Прокурора просто так никому не дают. Я другая стала… и попрошу это иметь в виду, ясно вам?

– Ну чего ты раскричалась, Ольга! Вот нервная, – натурально удивилась Татьяна.– На что ты обиделась? Ведь был Ниагарский водопад, был?

Ольга Родионовна ничего не ответила, резко повернулась и пошла к двери. Выйдя во двор, она снова услышала громкий, визгливый, злой лай, но на этот раз лишь наморщила лицо и решительным шагом проследовала мимо противной собачонки.

Уже у самых ворот, взявшись за ручку, Ольга Родионовна вдруг остановилась, подумала немного, повернулась в сторону собаки, которая по-прежнему лаяла у ее ног, и, дождавшись удобного момента, изо всей силы пнула мерзкое животное в брюхо. Шарик кувырком отлетел в сторону, вскочил на лапы и, жалостно визжа, убежал куда-то под стену.

Ольга Родионовна удовлетворенно тряхнула головой, рванула на себя дверь ворот и с облегчением вышла на улицу, где ее терпеливо дожидалась ее лучшая подруга.