У Трегубова была способность испытывать отвращение, когда кто-то чихал, сморкался, тер себе глаза или даже просто подносил ко рту пищу. Иногда при этом у него холодела спина и немели плечи, иногда дело доходило до тошноты, а бывало, что случался и обморок. Короче говоря, Трегубов был болезненно брезглив к проявлениям чужой физиологии, и вдобавок брезглив несчастно. Ему уже было за тридцать, а он все не мог решиться на семейное благополучие: в избранницы не годилась ни та, ни другая, ни третья. Безукоризненно чистоплотная натура никак не попадалась, а прочие достоинства не перевешивали, поэтому жил он холостяком, и трудно было судить, насколько такое положение его не устраивало, – он хотя и жаловался, что ему в тягость самостоятельное избавление от квартирной пыли, однако предложения свести его с иной выгодной партией чаще всего отклонял, сказываясь загруженным на работе или больным.
Между тем, работа у Трегубова была непыльной, а здоровье – отменным, и одно было связано с другим, ибо он работал в лимонарии и круглый год дышал райским воздухом. Хотя и тут не без минуса: вокруг одни Евы, да все как на подбор в Адамах искушенные, так что на него смотрели как на существо прихотливое и для долговечного употребления негодное, а потому он сам смотрел на них свысока, заранее предполагая в каждой тиранический склад и привычку обращаться с мужчинами, как с лимонами.
Но в январе, как раз в самые морозы, в холодной голове его наметилась оттепель. Ее звали Танечкой, она была собой удивительно мила и, как ему показалось, стала приглядываться к нему с самой первой минуты их знакомства в маршрутке, когда у водителя не было сдачи с ее купюры, а у нее, как она ни искала в своей сумочке, не оказалось мелочи, чтобы оплатить проезд. Пока все это выяснялось, Трегубов успел заключить, что одета она хоть и опрятно, но чересчур легко, и, представив, каково ей снова выбираться на мороз, проникся и заплатил за нее. Она подняла на него глаза, тихо поблагодарила и попросила оставить ей номер телефона.
«Ну что вы», – ответил он, испытывая удовольствие.
Она снова поблагодарила и сказала, что ей неловко.
«Я не привыкла», – сообщила она, глядя ему в ботинки, которые у него были еще совсем новенькие и без единого изъяна.
«А вы бы на моем месте…» – заговорил он, но заметил, что к ним прислушиваются, и замолчал.
Ехать ему было минут сорок, а сколько ей? Жалко, если она скоро выйдет и его жест ограничится коротким расстоянием…
Однако Танечка оказалась девушкой не только удивительно милой и опрятной, но и щепетильной, а потому пропустила свою остановку, чтобы иметь возможность бросить на великодушного попутчика еще несколько благодарных взглядов и заодно найти выход. Покидая маршрутку, она уронила в его руки визитку и нежно улыбнулась.
Школа английского языка “TRY YOUR BEST”. Преподаватель Татьяна Надеждина.
Трегубов восхитился. Эта девушка определенно не походила на других, в ней предчувствовалось что-то исключительное и глубокое. Он гладил большим пальцем серебристое тиснение визитки и чувствовал, как его одолевает влечение. «По-моему, в ней есть что-то хрустально чистое. Но не холодное, нет – живое. В ее взгляде столько… сочной теплоты, что внутри нее должно быть какое-то необыкновенное, исключительное зерно. Нет, не зерно, лучше – косточка. Девушка с косточкой. Да, определенно…»
В тот же вечер он ей позвонил и пригласил на дорогой (не будем ворошить мелочь из маршрутки) спектакль. На свидание Танечка согласилась, поставив, впрочем, условие: в театр как-нибудь в другой раз, а лучше покатаемся в субботу на коньках. «Ведь вы умеете?» Он утвердительно соврал и в оставшееся до субботы время успел два раза сходить на каток и постигнуть азы предстоящего rendez-vous.
Они катались держась за руки (какая приятная, нежная у нее перчатка!) – и с каждым новым кругом Трегубов, несмотря на бесчеловечную боль в ногах, ощущал юношеский прилив сил и гордость за свою крепкую иноходь, благодаря которой партнерша могла скользить с закрытыми глазами, не опасаясь, что какой-нибудь неповоротливый олух со всего разбега наскочит на нее. Однако побывать на катке и ни разу не упасть означало лишить себя по-настоящему здоровых эмоций, и они многократно падали, смеялись, отряхивали друг друга, и Трегубову было особенно приятно осознавать, что Танечка ни разу не попыталась выдернуть свою руку и оставалась ведомой до конца, вежливо и негласно принимая постулат, что он спотыкается и плюхается на лед не столько от неумения держаться на ногах, сколько от желания оказаться к ней еще ближе, еще ощутимее.
Спустя три часа они решили, что на первый раз хватит. Сменив коньки на ботинки, Трегубов приуныл: фигурально катание лишило его ног. Идти нормально он не мог, хромал на обе стороны и строил позорные гримасы. Танечка сострадала изо всех сил, и ему было стыдно.
Через неделю, когда конечности отошли, они встретились снова. Теперь он уже настоял на спектакле, и все вышло замечательно: все представление он, скосив глаза, следил за перемещениями ее руки, изучил каждую черточку, каждую жилку, каждый ноготок, а когда до занавеса оставалось минут пять и рука совсем уж приблизилась и недвусмысленно замерла, он расхрабрился и накрыл ее своей. Танечка ждала этого и ответила покорной мягкостью.
«Чудесные характеры, – произнесла она, когда они уже шли по освещенному желтыми фонарями безлюдному тротуару. – До самого финала я находилась в волнении».
«Да, чудесное волнение», – подтвердил Трегубов, снова и уже крепко держа ее за руку.
Когда возле гардероба он помог ей надеть шубку, она забыла поблагодарить, и для него это было подтверждением того, что она тронута и в некотором роде ошеломлена их внезапным сближением. А то, что она, несмотря на морозец, еще и согласилась прогуляться, делало ситуацию совсем ясной.
«Холодно-то как, – через три перекрестка сказал он. – До меня здесь пять минут, зайдем? Чай с лимоном, а?»
«С лимоном люблю больше всего».
Танечка согласилась, и Трегубов радовался за себя: как раз накануне он прихватил из лимонария парочку превосходных экземпляров, каждый в три тысячи каратов – то-то она восхитится!
Она действительно восхитилась. Никогда не видела подобного! Держала в руках, ощупывала, осторожно подбрасывала, поглаживала пальчиками великолепную поверхность… Как же такую прелесть резать?
Трегубов ликовал и (чего лукавить) предчувствовал свою будущую устроенность. Долго ждал, терпеливо, по ходу жертвовал многими мелкими радостями, отказывался от сиюминутного ради того, что придет к нему на долгие годы – и вот дождался… Всеми своими чертами Танечка отвечала его мечтаниям: мила, внимательна, главное же – чиста и опрятна, прямо показательный образец из мастерской самого Создателя! Но ведь не было б ничего, если б не та мелочь в маршрутке, если б не его участие. Надо же, как он тогда точно и своевременно подоспел!
Пили чай, согревались, улыбались друг другу. Танечка попросила рассказать о райском уголке, в котором произрастают такие лимонные чудеса. Трегубов кисло поморщился, съедая посыпанную сахаром дольку, с помощью салфеточки достал изо рта косточку, положил ее рядом с блюдцем и вдохновенно принялся живописать диковины лимонария.
И вот тут он увлекся… И не заметил, как взял со стола ту самую косточку, как в пылу своей увлеченности (а еще я почти вывел новый сорт, на килограмм, не меньше, и я назову его твоим именем!) надавил на косточку пальцами и выстрелил ею в неизвестном направлении…
А Танечка – ну что Танечка… Она ведь была девушкой щепетильной и не могла выказать последствий этой его невинной выходки, дабы не смущать и не ставить его в неловкое до крайности положение, а потому, стерпев неприятность, замерла и несколько минут боялась шевельнуться, чтобы косточка – не дай бог! – не выпала предательски из ее ноздри. Но Бог, разумеется, не только дал, но и воздал.
От внимания Трегубова не ускользнуло, как из носа Танечки что-то вывалилось и плюхнулось прямиком ей в чашку. Он любезно не заметил этого, но внутренне содрогнулся и ощутил, как холодеет спина.
«А вообще, лимонарий как лимонарий, – сказал он небрежно. – Ничего особенного».
«Ну как же! – с виноватой улыбкой возразила Танечка. – Разве совсем-совсем ничего?»
«Определенно!» – решительно кивнул он.
Чай кончился довольно скоро и с обидной для Танечки прохладцей. Трегубов посадил ее в автобус, махнул без энтузиазма рукой и отвернулся. Больше они не виделись.