Петрович был экспертом в любви. Каждое лето он охотился за пустыми бутылками, которые оставляли парочки около памятника Пушкину, потому видел влюбленных больше, чем заслуженная работница ЗАГСа. «Осина не горит без керосина», приговаривал Петрович, поднимая очередную тару. Народная мудрость всегда была адресована слабовоспламеняющейся страсти современных Ромео и Джульетт. «Пьянство и разврат повсюду – добавлял эксперт, наклоняясь за бутылкой, – куда катится мир…»
Петрович сразу заметил его. Одинокий молодой человек заметно волновался, мерял шагами тротуар и мял букет полевых цветов. Было в нем что-то такое, отчего на Петровича щемяще пахнуло молодостью, надеждой, отчаянием. А может быть это были духи брюнетки с соседней скамейки – кто же знает…
Звонко брякнула банка, Петрович стряхнул наваждение и рванул за добычей, вернувшись в знакомый мир нигилизма. Через два часа стемнело, парочки разошлись, только молодой человек – тот самый, сидел на скамейке и вертел в руках ромашки. Петрович посмотрел на опущенные плечи, тонкие пальцы и снова ощутил в груди странную тоску. Словно было в мире что-то хорошее. Что-то такое, о чем он, Петрович, уже забыл.
Одиночество сильнее всего на закате. Гуру любви Петрович знал это, поэтому подсел к парню, почему-то знал, что не прогонит. Просто знал.
– Слышь ты… Ты это, не переживай. Подумаешь, не пришла. Найдешь еще себе, знаешь какую… Во! – и Петрович широко раскинул руки с поднятыми вверх большими пальцами, то ли демонстрируя габариты идеальной женщины, то ли выражая восторг.
– Я никого не жду.
– А чего сидишь тогда?
– Цветы принес.
– Кому?
Парень кивнул головой в сторону памятника:
– Ему! Сегодня 6 июня, у него день рождения.
Петрович откровенно растерялся и подозрительно посмотрел на парня – нет, не шутит.
– Ты это… Подари свой веник девке хорошей. А памятнику без надобности. У него голуби есть. И я.
– А еще я, – добавил парень. И замолчал.
Они долго сидели рядом, Петрович даже задремал. Вдруг парень начал тихонько:
…Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались…
Что-то екнуло в груди у Петровича, он испуганно схватился за грудь – хоть бы не сердце.
…Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость…
Парень еще долго читал, а Петрович тихо сидел на скамейке, боялся расплескать. Раньше ему казалось, что внутри он сплошной, как картошка. А оказывается, он жидкий и подвижный, пласты его тела ходят туда-сюда, сталкиваются, вызывают землетрясение, цунами и извержения. Целая жизнь кипит внутри, а он и не знал.
И Петровичу вдруг стало отчаянно жалко. Всего жалко – себя, этого парня, памятник, глупые парочки, голубей…
– Это он?
– Да, это Пушкин.
– Иди, положь цветы! Хороший мужик был, Пушкин твой…
– Я не могу, – парень сунул ему под нос паспорт, и Петрович, с трудом вспоминая буквы, прочитал: «Дантес Александр Сергеевич».
– Ну не повезло с фамилией. Немецкая чтоль? Придумал тоже выкореживаться. Хотя, если не хочешь, давай я…
Парень охотно протянул Петровичу букет.
Опустившись на колени, Петрович бережно положил их общие цветы на постамент:
– Ишь ты, «где рано в бурях отцвела моя потерянная младость…» С днем рождения, чтоль! И это… Спасибо.