Еще не старый человек тяжело опустился на лавочку – болезнь брала свое. Даже непродолжительная прогулка по ялтинской набережной утомляла его. Только сегодня весеннее солнышко манило и звало к пока холодному, но уже заигрывающему с прохожими морю. И он откликнулся.

Мужчина достал из кармана плаща немного смятый конверт. Надел пенсне. Несколько секунд помедлил – письма от нее приходили не так часто. Хотелось растянуть ощущения, всегда рождающиеся в нем при виде заветного прямоугольника, – радость, нежность, надежду на скорую встречу.

Жена любила писать. И когда находила время, то изливала на бумагу лавину событий, своих и чужих новостей и эмоций. В каждом письме обязательно говорилось о театре – она была артисткой. Выдающейся, одной из самых востребованных в Москве. Театр был ее любовью, его – главным соперником.

Соперник торжествовал: жена писала, что новая пьеса имеет ошеломительный успех, в театре что ни день, то аншлаг, а критики от злости ломают карандаши. «В связи с этим решили продлить сезон, и я смогу приехать к тебе только в конце лета. На две-три недели. Прости».

Он читал, как она иногда ненавидит себя, что она – скверная жена и стесняется смотреть в глаза свекрови. Он не осуждал ее – понимал. Всегда. Каждый раз. Не разозлился и сегодня. Но от накатившей вдруг пустоты стало зябко. Солнце потускнело – весна бывает обманчивой. Мужчина спрятал письмо и, сгорбившись, побрел домой.

«Антон Павлович, ужинать будете?» — прямо с порога спросила его Маша — полная, добродушная соседка, которая приходила убирать и готовить. «Чаю, только чаю, – ответил Чехов, раздеваясь. – Буду писать». Писать новую пьесу, в которой еще ярче заблистает его жена Оленька. Да, он сам, своими руками удлинил их разлуку – и пусть, если она счастлива. Ему не суждено увидеть триумфа любимой и собственного детища – ничего. Он не может не писать. Это единственное, чего у него не отнять.