Петрович был экспертом в любви. За все годы, пока он собирал бутылки у памятника Пушкину, он видел больше парочек, чем заслуженная работница ЗАГСа. «Осина не горит без керосина», – приговаривал Петрович, поднимая очередную тару из-под горячительных напитков и адресуя народную мудрость слабовоспламеняющейся страсти современных Ромео и Джульетт.

Иногда Петрович тешил себя мыслью, что проникает в суть каждой пары, и то, что он видел, его не радовало. После ста грамм тоска по светлым чувствам становилась так сильна, что Петрович позволял себе смелость давать советы:

«Эх ты, очкастик… Бросит тебя блондиночка, вон как глазами стреляет… Гы-гы, пузатый-то женат, вон как озирается… Красотуля, не слушай, что тебе этот прохиндей говорит…»

Впрочем, влюбленные не придавали значения бормотанию Петровича, он был вроде голубей: необходимый элемент пейзажа, охотно «склевывавший» оставленные под скамейками бутылки.

Одинокий молодой человек сразу привлек внимание Петровича. Парень заметно волновался, мерял шагами тротуар и нервно мял простенький букет полевых цветов. Было в нем что-то такое, отчего на Петровича щемяще пахнуло молодостью, надеждой, отчаянием. А может быть, это просто были духи брюнетки с соседней скамейки – кто же знает…

Звонко брякнула банка, и Петрович рванул за добычей, а потом встретил знакомых и долго обсуждал с Флаконом и Нипелем падение нравов современной молодежи.

Когда он вернулся на боевой пост, уже стемнело. Парочки разошлись, только молодой человек – тот самый – одиноко сидел на скамейке и вертел в руках букет ромашек. Петрович посмотрел на горестно опущенные плечи, тонкие пальцы и вновь ощутил в груди странную тоску. Словно было в мире что-то хорошее. Что-то такое, о чем он, Петрович, уже забыл.

Окрыленный запалом недавней беседы и выпитого, он подошел к парню:

– Слышь, ты… Ты это, не переживай. Подумаешь, не пришла. Найдешь еще себе, знаешь какую… Во! – И Петрович широко раскинул руки с поднятыми вверх большими пальцами, то ли демонстрируя габариты женщины своей мечты, то ли выражая восторг.

– Нет, спасибо. Я никого не жду.

– А чего сидишь тогда?

– Цветы принес.

– Кому?

Парень кивнул головой в сторону памятника:

– Ему! Он любил полевые цветы. Сегодня 6 июня, у него день рождения.

Петрович первый раз за свою сознательную жизнь растерялся и подозрительно посмотрел на парня – нет, не шутит.

– Ты это… Подари свой веник девке хорошей. А Пушкину без надобности. У него голуби есть. …И я.

– А еще я, – добавил парень.

Произнес и замолчал, опустив голову.

Они долго сидели рядом, Петрович даже задремал. Вдруг парень тихонько начал говорить:

Погасло дневное светило.
На море синее вечерний пал туман…

Что-то сильно екнуло в груди у Петровича, он испуганно схватился за грудь – хоть бы не сердце.

…Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость…

Петрович тихо сидел на скамейке, боялся расплескать. Почему-то раньше ему казалось, что внутри он сплошной, как картошка. А оказывается, он внутри жидкий и подвижный, а пласты его тела ходят туда-сюда, сталкиваются, вызывают цунами и извержения. Целая жизнь кипит внутри, а он и не знал.

Петрович первый нарушил молчание:

– Это он?

– Да, это Пушкин написал.

– Иди, положи ему цветы! Хороший мужик был, Пушкин твой…

– Я не могу.

Парень сунул ему под нос паспорт, и Петрович, прищурившись, с трудом вспоминая буквы, прочитал: «Дантес Александр Сергеевич».

– Подумаешь, не повезло с фамилией. Еврейская, что ль? Не переживай, Пушкин не обидится. А если не хочешь, давай я…

Парень протянул ему букет ромашек, и Петрович аккуратно, как ребенка, понес жухлый букет к постаменту. Опустившись на колени, он бережно положил их общие цветы на ступеньки:

– Ишь ты: «где рано в бурях отцвела моя потерянная младость…» С днем рождения, что ль!